Мне понятно, как Пирогов, с его чутким, отзывчивым сердцем, мог позволить себе ту возмутительную выходку, о которой он
рассказывает в своих воспоминаниях. «Только однажды в моей практике, — пишет он, — я так грубо ошибся при исследовании больного, что, сделав камнесечение, не нашел в мочевом пузыре камня. Это случилось именно у робкого, богоязненного старика; раздосадованный на свою оплошность, я был так неделикатен, что измученного больного несколько раз послал к черту.
Неточные совпадения
Вспоминать о Лидии он запрещал себе,
воспоминания о ней раздражали его. Как-то,
в ласковый час, он почувствовал желание подробно
рассказать Варваре
свой роман; он испугался, поняв, что этот рассказ может унизить его
в ее глазах, затем рассердился на себя и заодно на Варвару.
Она скромно
рассказывала о Париже, о
своих путешествиях, о Бадене; раза два рассмешила Марью Дмитриевну и всякий раз потом слегка вздыхала и как будто мысленно упрекала себя
в неуместной веселости; выпросила позволение привести Аду; снявши перчатки, показывала
своими гладкими, вымытыми мылом à la guimauve [Алфейным (фр.).] руками, как и где носятся воланы, рюши, кружева, шу; обещалась принести стклянку с новыми английскими духами: Victoria’s Essence, [Духи королевы Виктории (фр.).] и обрадовалась, как дитя, когда Марья Дмитриевна согласилась принять ее
в подарок; всплакнула при
воспоминании о том, какое чувство она испытала, когда
в первый раз услыхала русские колокола: «Так глубоко поразили они меня
в самое сердце», — промолвила она.
Вот что
рассказал об этом Пущин
в отрывке из
своих воспоминаний.
Они до сих пор слушали рассказы Аносова с тем же восторгом, как и
в их раннем детстве. Анна даже невольно совсем по-детски расставила локти на столе и уложила подбородок на составленные пятки ладоней. Была какая-то уютная прелесть
в его неторопливом и наивном повествовании. И самые обороты фраз, которыми он передавал
свои военные
воспоминания, принимали у него невольно странный, неуклюжий, несколько книжный характер. Точно он
рассказывал по какому-то милому древнему стереотипу.
При
воспоминании о брате ей стало еще обиднее, еще более жаль себя. Она написала Тарасу длинное ликующее письмо,
в котором говорила о
своей любви к нему, о
своих надеждах на него, умоляя брата скорее приехать повидаться с отцом, она рисовала ему планы совместной жизни, уверяла Тараса, что отец — умница и может все понять,
рассказывала об его одиночестве, восхищалась его жизнеспособностью и жаловалась на его отношение к ней.
Если он бывал
в особенно хорошем расположении, то середи игры
рассказывал в тысячный раз отрывки из аристократических
воспоминаний своих; как покойник граф его любил, как ему доверял, как советовался с ним; но притом дружба дружбой, а служба службой.
Ефимка бывал очень доволен аристократическими
воспоминаниями и обыкновенно вечером
в первый праздник, не совсем трезвый,
рассказывал кому-нибудь
в грязной и душной кучерской, как было дело, прибавляя: «Ведь подумаешь, какая память у Михаила-то Степановича, помнит что — а ведь это сущая правда, бывало, меня заложит
в салазки, а я вожу, а он-то знай кнутиком погоняет — ей-богу, — а сколько годов, подумаешь», и он, качая головою, развязывал онучи и засыпал на печи, подложивши
свой армяк (постели он еще не успел завести
в полвека), думая, вероятно, о суете жизни человеческой и о прочности некоторых общественных положений, например дворников.
«…Мы должны, — писал Достоевский, заключая
свои размышления, — преклониться перед народом и ждать от него всего, и мысли и образа; преклониться перед правдой народной и признать ее за правду…»] я думаю, очень скучно читать, а потому
расскажу один анекдот, впрочем, даже и не анекдот; так, одно лишь далекое
воспоминание, которое мне почему-то очень хочется
рассказать именно здесь и теперь,
в заключение нашего трактата о народе.
Сам Толстой, разумеется, не так смотрит на
свой роман. Григорович
в своих воспоминаниях рассказывает: однажды, на обеде
в редакции «Современника», присутствующие с похвалою отозвались о новом романе Жорж Занд; молодой Толстой резко объявил себя ее ненавистником и прибавил, что героинь ее романов, если бы они существовали
в действительности, следовало бы, ради назидания, привязывать к позорной колеснице и возить по петербургским улицам.
Про то
рассказывал сам Лейкин незадолго до смерти
в своих воспоминаниях.
Горький
в своих воспоминаниях о Чехове приводит несколько очень резких его ответов навязчивым посетителям.
Рассказывает он, например, как к Чехову пришла полная, здоровая, красивая дама и начала говорить «под Чехова...